Теория и практика региональной истории. Региональная история в современной исторической науке. Список использованных источников и литературы

23.03.2022

30 октября 2013 г. на заседании Президиума Российского исторического общества принята Концепция нового учебно-методического комплекса по Отечественной истории.

Среди задач, которые ставятся перед новым учебно-методическим комплексом, - создание условий для получения выпускниками "прочных знаний по истории России", формирование представлений об основных этапах развития многонационального российского государства и раскрытие "сути исторического процесса как совокупности усилий множества поколений россиян". Учебник также должен "показать историю России как неотъемлемую часть мирового исторического процесса". При этом авторы подчеркивают, что исходят из того, что "российская история - это история всех территорий, стран и народов, которые входили в состав нашего государства в соответствующие эпохи".

В Стандарте предлагается использовать при подготовке текстов соответствующей линейки школьных учебников, в которых, по мнению ученых, необходимо обращать внимание на события и процессы всеобщей истории в части их синхронизации с российскими, применить новый подход к истории российской культуры "как к непрерывному процессу национальной идентичности". Также обращается внимание на необходимость "исключить возможность внутренних противоречий и взаимоисключающих трактовок исторических событий, в том числе имеющих существенное значение для отдельных регионов России". Требованием к учебникам, указывают авторы концепции, должны быть "доступность изложения, образность языка". .

«Россия – крупнейшая многонациональная и поликонфессиональная страна в мире. В связи с этим необходимо расширить объем учебного материала по истории народов России, делая акцент на взаимодействии культур и религий, укреплении экономических, социальных, политических и других связей между народами. Следует подчеркнуть, что присоединение к России и пребывание в составе Российского государства имело положительное значение для народов нашей страны: безопасность от внешних врагов, прекращение внутренних смут и междоусобиц, экономическое развитие, распространение просвещения, образования, здравоохранения и др.» .

Скачать:

Предварительный просмотр:

РЕГИОНАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ

ФЕДЕРАЛЬНОГО КОМПОНЕНТА

(ИЗ ОПЫТА ПРЕПОДАВАНИЯ ИСТОРИИ В ТОРГОВО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКОМ КОЛЛЕДЖЕ)

Козаева Р.С.

БПОУ «Торгово-технологический колледж», г. Элиста

Разработка новой концепции исторического образования в конце XX в. в Российской Федерации строилась с учетом достижений современной науки на основе исторического синтеза, сочетания социологического, географо-антропологического, культурно-психологического подходов. При конструировании исторического образования был обеспечен баланс политических, культурных, этнонациональных и иных ценностей при доминировании общенациональных (государственных) ценностей.

Одной из актуальных задач в образовательной политике государства является гармоничное сочетание федерального и национально-регионального компонента: преподавание истории народов, развитие самобытных культур, языков. Знание родной истории необходимо каждому человеку, чтобы он не потерял связи со своим народом, с национальной культурой, обычаями.

Знакомство с концепциями национально-регионального компонента исторического образования, разработанными учеными и педагогами в республиках, краях и областях Российской Федерации, свидетельствует о том, что в этом направлении идет активный и в ряде случаев плодотворный поиск. Этот вопрос рассматривается в работах педагогов - практиков: Вяземского ЕЕ., Стреловой О.Ю. (г. Хабаровск), Гайфуллина ВТ. (Республика Татарстан), Лянцевича В.М. (Республика Коми), Шарапова Я.Ш. (г. Йошкар-Ола), Цыренова М.Г., Номогоева В.В.(Республика Бурятия), Курнешова Л.Е. (г. Воронеж), Кузнецова Ф.С., Зверева В.А (г. Новосибирск), Богоявленского Б., Будаева М.М. (г. Москва) и т.д.

Для нас одной из дисциплин национально-регионального компонента является история Калмыкии, которая рассматривается нами как часть и компонент мировых, общероссийских процессов, и в то же время выявляется ее своеобразие.

Волна интереса к родной истории, поднявшаяся в середине 80-х годов XX века в различных регионах страны, продолжает держаться на весьма высоком уровне

В концепциях, разработанных в республиках РФ до 90-х г.г. XX в. , единообразно использовался термин «национально-региональный компонент» и, как правило, провозглашался его приоритет над федеральным компонентом государственного

образовательного стандарта. Региональное пространство, в целом, совпадало с границами национальных субъектов федерации, но в документах акцент делался на национальной (этнической) составляющей содержания гуманитарного образования. Декларировались идеи обучения и воспитания учащихся в поликультурной и многонациональной среде на основе взаимного уважения, межнационального мира и согласия, приобщения к истокам национальной культуры, формирования национального самосознания, гражданственности и патриотизма, сохранения и обогащения социокультурных ценностей и традиций своей республики, своего народа. Однако для многих концепций национальных школ был характерен моноэтнический, монокультурный подход, проявляющийся во внимании к этнопсихологическим особенностям познавательных процессов детей только титульной нации, в консервации этнических норм традиционного общества в преимущественной разработке курсов по истории и культуре доминирующего этноса и т.п. Особенно это проявилось в начале 90-х гг., в период так называемого «периода парада суверенитетов».

Только в конце 1990-х гг. в национальных регионах начинают разрабатываться вопросы «диалога культур» в содержании школьного образования, сопряженности этнической истории и культуры с историей и культурой всей России.

Государственная Дума РФ IV созыва по инициативе Министерства образование и науки РФ на своем заседании в ноябре 2007 года приняла Закон РФ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации в части изменения понятия и структуры государственного образовательного стандарта», основной сутью которого является отмена существовавшей до этого трехкомпонентной модели организации содержания образования в общеобразовательных школах и усиление роли федерального компонента. И если раньше национальный компонент наряду с федеральным носил обязательный характер, то после принятия указанного закона обязательным компонентом остается только федеральный.

Таким образом, курс отечественной истории должен сочетать историю Российского государства и населяющих его народов, историю регионов и локальную историю (прошлое родного города, села). Такой подход будет способствовать осознанию обучающимися своей социальной идентичности в широком спектре – как граждан своей страны, жителей своего края, города, представителей определенной этнонациональной и религиозной общности, хранителей традиций рода и семьи.

Значительную перспективу для проектирования содержания курса отечественной истории предоставляют современные культурологические исследования, касающиеся диалога культур в одном историческом пространстве («по горизонтали») и во времени («по вертикали»). Характеристика многообразия и взаимодействия культур народов, вошедших на разных этапах истории в состав многонационального Российского государства, помогает формировать у обучающихся чувство принадлежности к богатейшему общему культурно-историческому пространству, уважение к культурным достижениям и лучшим традициям своего и других народов. Это, в свою очередь, служит основой способности к диалогу в школьном и внешкольном общении, социальной практике.

Так, в действующих ФГОС третьего поколения названы следующие задачи изучения истории:

Ориентироваться в современной экономической, политической и культурной ситуации в России и мире;

Выявлять взаимосвязь отечественных, региональных, мировых социально-экономических, политических и культурных проблем;

Формирование у молодого поколения ориентиров для гражданской, этнонациональной, социальной, культурной самоидентификации в окружающем мире;

Воспитание учащихся в духе патриотизма, уважения к своему Отечеству многонациональному Российскому государству, в соответствии с идеями взаимопонимания, толерантности и мира между людьми и народами взаимопонимания, толерантности и мира между людьми и народами, в духе демократических ценностей современного общества.

В Торгово-технологическом колледже изучение истории Калмыкии достигается с помощью синхронизации с курсом истории России, начиная с конца XVI века, т.е. с момента вступления калмыков в состав России, до наших дней. Мы считаем, что идея интеграции региона в общенациональную (общероссийскую) и мировую историю должна доминировать над стремлением выделить, возвысить историческое прошлое отдельного народа или региона, противопоставить его общему пути развития страны. Таким образом, история Калмыкии изучается как часть общероссийской истории.

400 лет назад Россия приняла в подданство наших предков, осознавая, что ойраты с их природными качествами воинов - это значительная военная сила, которая могла бы охранять рубежи России. Царская администрация знала о хорошем экономическом состоянии калмыков (неисчислимые стада всех видов домашнего скота, особенно лошадей). Раздвигая свои границы, Россия проявляла гибкую мирную дипломатию, предлагая взаимовыгодные условия, свое покровительство. Профессор Пальмов писал: «калмыки не были побеждены силой русского оружия, но добровольно признали государственную власть страны, где они поселились» .

Но это не единственное мнение прихода калмыков на берега Волги в XVII в.

На уроках по теме «Развитие политического строя и управления в XVII в.» рассматриваются причины прихода калмыков в Россию, причины, определившие движение калмыков к Волге. Обучающиеся должны изучить две существующие концепции:

Авторы Бичурин Н.Я., Броневский В., Позднеев А. объясняют этот приход осуществлением «обдуманных планов хитрых замыслов», с целью «восстановления империи Чингис-хана».
Бакунин В., Рычков П., Нефедьев Н. придерживаются концепции движения калмыков на Запад, к Волге «печальной для них необходимостью».

Обучающиеся, анализируя исторические источники, документы, в ходе дискуссий убеждаются в том, что главными причинами прихода на Волгу были земельная теснота, потребность в пастбищных угодьях. Кроме того, ими двигало стремление получить выход на рынок, потому что кочевой народ, занимавшийся скотоводством и охотой, постоянно нуждался в обмене своих товаров на предметы промышленного и земледельческого производства.

Изучая темы развития экономики, обучающиеся должны уяснить не только основные черты хозяйственного развития калмыков, но и их хозяйственные и торговые отношения с живущими рядом русскими крестьянами, рыбаками, жителями городов. Обучающиеся знакомятся с особенностями хозяйственного развития калмыков: не развивалось земледелие, отсутствовала промышленность. Основным занятием было скотоводство. В XVIII веке структура хозяйства калмыков изменяется. Например, обучающиеся, анализируя исторические источники, получают возможность составить таблицу.

Таблица

Новые занятия	Причины
Земледелие (бахчевые культуры, просо, табак, рожь)	Соседство и контакты с оседлым населением, желание знати не зависеть от русского рынка, бедняки - поддержать свое скудное существование.
Сенокошение	Калмыки, перешедшие на оседлый образ жизни, а также для подкормки скота в особо снежные зимы.
Рыболовство	Сокращение пастбищных территорий, падеж скота: эпизоотии, бескормица, погодные условия. Источник существования.
Отходничество (нанимались к рыбопромышленникам, в бурлаки, грузчики, на рубку мяса и т.д.).	А) поиск заработка - источник существования; Б) уход от эксплуатации нойонов и зайсангов.

Но только после Октябрьской революции калмыки переходят полностью к оседлости, развивается земледелие, промышленность.

В темах, посвященных развитию культуры народов России, особое внимание уделяется развитию калмыцкой культуры. В XVII в. была создана национальная письменность великим просветителем и ученым Зая - Пандитой, после чего появились в печатном варианте сургалы, сборники сказок, пословицы. Развитие буддизма в Калмыкии рассматривается во взаимосвязи с духовной культурой народа.

Темы, связанные с защитой Отечества от иноземных захватчиков, охватывают период с момента вступления калмыков в состав Российского государства.

Например, Петр I использовал калмыков для охраны южных рубежей во время Северной войны, использовалась калмыцкая конница и в борьбе с Османской империей за выход к Черному морю. При изучении темы «Полтавская битва» приводится много документальных материалов об участии калмыков в битве у деревни Лесной Петр I писа приближенным: «… оного неприятеля сломив, побили наголову, так что трупом с 8000 на месте осталось (кроме того что по лесам от ран померло и калмыки побили); обоз весь с 2000 телег, 16 пушек, 42 знамя и поле осталось нам…. Достальные шведы побежали вниз по реке Соже и в шести милях вплавь реку переплыли, за которыми сзади калмыки гнали и зело много побили».

Первая мировая война, Великая Отечественная война показывают обучающимся множество примеров патриотизма, любви к Родине наших земляков.

Отдельные уроки посвящены трагическим страницам в истории калмыцкого народа:

На уроке по теме «Россия во второй половине XVII в.» рассматривается вопрос ухода части калмыков во главе с Убуши-ханом в Джунгарию в 1771 году. Причины этого исхода, связанны с политикой правительства Екатерины II, которая ограничила власть хана коллегиальным органом Зарго, введя в действие в 1762 г. «Положение о Зарго». « Согласно этому документу, Зарго был реорганизован и фактически стал государственным учреждением в Калмыцком ханстве, входящим в систему государственных органов России. Царская администрация рассматривала Зарго как «общенародное калмыцкое правительство» с определенным штатом чиновников, получавших государственное жалование».

При изучении темы «XX съезд КПСС» затрагивается тема депортации калмыцкого народа в Сибирь в 1943 - 1957 гг.

Обучающиеся имеют возможность сделать вывод, что причины этих трагических событий различны, а вот последствия практически одинаковы для калмыцкого народа: лишение своей государственности, резкое сокращение численности калмыцкого населения, снижение экономического потенциала, моральные и культурные потери (литературные источники, религиозные ценности).

Обучающиеся используют в учебном процессе различные типы исторических источников, материалы периодической печати, монографическую литературу, которые позволяют реализовывать возможности региональной истории для выработки у учащихся личностного отношения к изучаемым событиям. Особенно ценны материалы, изложенные в работах Бакунина В.М., Бичурина И.Я., Беликова., Златкина И.Я., калмыцких ученых-историков.

Передача опыта регионализации исторического образования субъектами РФ оказывается полезной и эффективной в тех случаях, когда масштабные проекты не строятся на исключительности своего региона, не ставят целью просто дополнить содержание федерального компонента или поднять качество образования в отдельном регионе на уровень мировых стандартов.

Изучение истории Калмыкии способствует освоению исторических традиций калмыцкого народа, народов проживающих на территории республики, интегрированию в государственную целостность, идентификации себя как гражданина России, создает условия для осознания исторического единства народов Калмыкии, для эмоционального переживания, интеллектуального и ценностного осмысления прошлого своего региона, способствует становлению личностной позиции гражданина РФ. Поэтому в своей работе мы обращаем внимание на полинациональный, поликультурный состав населения, добровольный характер вхождения калмыков в состав России, их интеграцию в общенациональную и мировую культуру, на демографические и социальные проблемы современного общества. Только в этом случае изучение региональной истории будет иметь воспитательное значение.

Библиографический список

Стрелова О.Ю. Национально-региональный компонент исторического образования: каким он видится на местах? [текст] - Преподавание истории и обществознания в школе. 2001. № 5.
Концепция нового учебно-методического комплекса по Отечественной истории, пункт Многоуровневое представление истории. (30 октября 2013)
Концепция нового учебно-методического комплекса по Отечественной истории, пункт Историко-культурологический подход: пространство диалога. (30 октября 2013) http://rushistory.org/wp-content/uploads/2013/11/2013.10.31-Концепция_финал.pdf
Концепция нового учебно-методического комплекса по Отечественной истории, пункт Многоаспектный (многофакторный) характер истории. (30 октября 2013) http://rushistory.org/wp-content/uploads/2013/11/2013.10.31-Концепция_финал.pdf
Разъяснения по формированию примерных программ учебных дисциплин начального профессионального и среднего профессионального образования на основе Федеральных государственных образовательных стандартов начального профессионального и среднего профессионального образования, утвержденными И.М. Реморенко, директором Департамента государственной политики и нормативно-правового регулирования в сфере образования Министерства образования и науки Российской Федерации от 27 августа 2009 года.
Пальмов Н.Н. Этюды по истории приволжских калмыков. XVII- XVIII века, [текст]- Астрахань, 1926 -1932.- Ч. III. -С. 1-5.
Златкин И.Я. История Джунгарского ханства (1635 - 1758). [текст] - М.. 1964.
Максимов К.Н. Основные этапы в процессе добровольного принятия калмыками Российского подданства, [текст]- Теегин герл. 2008. № 6. С. 58.
Соловьев С.М. Сочинения.-Кн.VIII: История России с древнейших времен. Т. 15-16.-С.199.
Эрдниев У.Э., Максимов К.Н. Калмыки: историко-этнографические очерки. – Элиста, 2007. – С.146.
Бичурин Н.Я. (Иакинф). Историческое обозрение ойратов или калмыков с XV столетия до настоящего времени, [текст] -Элиста., 1991.

Страхов Н.И. Нынешнее состояние калмыцкого народа с присовокуплением калмыцких законов и судопроизводства…. – СПб., 1810.

Бентаковский И.В. Жилища и пища калмыков Большедербетовского улуса// Сборник статистических сведений о Ставропольской губернии. Ставрополь, 1868.

Бакунин В.М.Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутовского, и поступков их ханов и владельцев; Сочинение 1761 гю – Элиста, 1995.

Позднеев А., Астраханские калмыки и их отношения к России до начала нынешнего столетия// Журнал Министерства народного просвещения.-1866. Ч.СС XІV.

Златкин И.Я.История Джунгарского ханства (1635-1758). – М., 1964.

Булыгина Т.А.

Ставропольcкий государственный университет

Изучение региональной или, если угодно, местной истории, предполагает выбор определенной теоретической парадигмы. По нашему мнению, ключевым понятием, определяющем научные поиски историка в региональном пространстве, будет концепт «регион». В наибольшей степени распространенное представление о регионе связано с его территориально-географическими и административными характеристиками. Поскольку регион в его словарном толковании – ϶ᴛᴏ «территория, выделенная по совокупности каких-либо взаимосвязанных признаков и явлений», то определяющим для его истории чаще всего будет территориальное измерение, а не изучение данных связующих «совокупностей» и их более широкий контекст.

Справедливости ради надо отметить, что продуктивное накопление материалов по местной истории России в конце XIX века в основном в позитивистском ключе стало основанием для теоретических поисков новых возможностей краеведения отечественными историками 20-х гг. Изменения политической конъюнктуры и последовавший за данным запрет на краеведение прервали эту теоретическую работу. Возрождение краеведения в середине XX века опиралось на дореволюционную традицию, модернизированную в духе советской идеологии, предавая полному забвенью оригинальные методологические наработки в ϶ᴛᴏй области в первые годы советской власти. Исходя из всего выше сказанного, мы приходим к выводу, что возобладал стереотип упрощенно-географического подхода к пониманию региона и региональной истории.

Именно под таким углом зрения проблемы местной истории привлекали внимание отечественных исследователей второй половины XX века. Так начиная с 60-х гг., в советской историографии стало бурно развиваться краеведение. В основе краеведческого изучения местной истории была заложена эрудитская модель историописания, когда в рамках общей схемы российской истории шло накопление эмпирического материала по истории региона. В те годы сложился почти стабильный набор жанров местного историописания. Так, по рекомендации высшей партийно-государственной власти стали обязательным два типа краеведческих публикаций. Это истории местных партийных организаций и исторические обзоры в контексте всероссийской истории – «N-ская область (край) в истории СССР».

Наряду с данным, стали выходить тематические материалы и сборники источников, посвященные революционным событиям и Великой Отечественной войне в регионах. На местах стали создаваться как профессиональными историками, так и краеведами-энтузиастами истории отдельных населенных пунктов, биографии знаменитых земляков из недалекого и далекого прошлого. В 70-е годы наметился бум диссертационных исследований по местной истории в основном историко-партийной тематики, охватывающей не только описание местных партийных организаций, но и различных сторон социально-экономической, общественно-политической и культурной жизни регионов. Исходя из всего выше сказанного, мы приходим к выводу, что в последние три десятилетия советской истории была проделана немалая работа по собиранию и описанию источников и фактов региональной истории, заложившая обширный фундамент антикварного комплекса в советском варианте.

Десятилетие идеологической растерянности, методологического смущения, потери экономических возможностей, связанное с событиями «перестройки», привело вначале к ослаблению потока местных историописаний. При этом вскоре кризис обернулся новым подъемом. Новый расцвет краеведения в России приходится на рубеж тысячелетий. Разнообразие краеведческой литературы превысило уровень доперестроечных изданий по местной истории, уступая им в тиражах. При ϶ᴛᴏм следует учесть, что развитие краеведения в наше время связано не столько с переосмыслыванием теоретических проблем и методологических подходов, сколько с возможностями закрасить «белые пятна» местной истории новыми фактами. Немалую роль в ϶ᴛᴏм подъеме краеведческого движения играли местные политические амбиции, спровоцированные «парадом суверенитетов».

Типичным отражением изложенной выше ситуации будет состояние изучения региональной истории на Северном Кавказе. Наряду с выпуском обзорных изданий различного жанра по истории региона особое место занимает изучение казачества, городов, культуры, социальных структур, а также разработка национальных историй северокавказских народов. Развитие краеведения - важное направление в отечественной исторической науке, кᴏᴛᴏᴩое, несомненно, обогащает наши исторические представления и занимает важное место в воспитательном процессе нашей молодежи. К сожалению, большинство данных краеведческих изданий страдают старыми болезнями идеологизации и эрудитства. К примеру, в последние пять лет в нашем крае вышли два солидные исследования, подготовленные профессионалами-историками (1) Великолепно изданные и содержащие немалый фактологический материал, данные книги, расширив эрудицию читателя, не дали ему новых представлений о Ставропольской истории. Издания не стали новым шагом на пути исторического познания, так как авторы не смогли преодолеть давление устоявшихся методологических рамок, а в ряде случаев и идеологических догм.

Зачастую «новизна» подхода в изложении местной истории в книге «Край наш Ставрополье» обеспечена формальным использованием отдельных терминов, бытующих в современной историографии, вроде «модернизации» или «радикализма». Это особенно ярко проявилось при изложении событий 1917 года на Ставрополье. Отметим, что текст со всей очевидностью демонстрирует, что приоритетным для ряда авторов будет не познавательная, а воспитательная задача в духе исповедуемой всю жизнь советской идеологии. Даже попытка обновления авторского взгляда на события 1917 года оборачивается очередной идеологемой. Акцент на том, что население губернии на выборах в Учредительное собрание, проголосовало «за социалистические парии, а не за кадетов», оставляет в тени факт проигрыша большевиков на данных выборах.

Образцом формального подхода к изучению истории населенных пунктов региона стал объемный и в ϲʙᴏем роде уникальный справочник «История городов и сел Ставропольского края». Задуманный как фундаментальное научное издание, он грешит отсутствием целостной научной концепции, неясностью социокультурной составляющей населенного пространства, недостаточностью данных об истории формирования значительной части конкретных населенных пунктов.

Отдельного разговора требует современная национальная историография Северного Кавказа, ряд творцов кᴏᴛᴏᴩой создают новую политическую мифологию на основе старых исторических мифов. Важно заметить, что один из исследователей ϶ᴛᴏй проблемы обращает внимание на приемы, с помощью кᴏᴛᴏᴩых исторический текст используется как средство формирования исторических этногенных мифов. Это тенденциозный и ограниченный подбор источников, а также их абсолютизация и изолирование от исторического контекста, утверждение изначальной заданности и неизменности определенных психологических черт того или иного народа. (2) В наибольшей степени четко, на наш взгляд, социальный и исследовательский аспект ϶ᴛᴏй проблемы сформулировал профессор В.А. Кузнецов: «Вульгарная, околонаучная историография стала на Северном Кавказе и в других регионах заметным социальным явлением, пускает корни в массовом сознании, способствует межнациональному отчуждению, и ученые не вправе, получив вызов, уходить в тень» (3)

До конца 90-х гг. XX в. российская гуманитаристика переживала теоретический кризис, когда единая теоретическая модель, кᴏᴛᴏᴩая носила тоталитарный и идеологизированный характер и не удовлетворяла творческие потребности гуманитариев, была разрушена, а поиски новых путей развития отечественной исторической науки проходили драматично, с примесью политики, идеологии, ущемленных самолюбий. Из ϶ᴛᴏго кризисного периода научное сообщество вышло на новый уровень в понимании ϲʙᴏих задач, кᴏᴛᴏᴩые диктовали выработку разнообразных принципов и методов добывания социогуманитарного знания. Этим обстоятельством можно объяснить начало поисков новых подходов к исследованию региональной истории в отечественной историографии.

Истоком иного подхода стал новый взгляд на объект изучения, когда регион рассматривается в виде «микросообщества», главными характеристиками кᴏᴛᴏᴩого выступают деятельность и отношения людей в их социальном и личностном взаимовлиянии в локальном пространстве. Это сообщество отличается относительной автономностью, что позволяет при изучении локальной истории увидеть ее особенности, уникальные проявления, ϲʙᴏйственные именно данному социокультурному полю. При всем этом такой подход к изучению региона позволяет увидеть его обитателей как часть макросообществ и как представителей всего человеческого сообщества, делая локальную историю открытой в общероссийский и мировой контекст.

Представляется перспективным разработка местной тематики с позиций описанного выше подхода на базе проблемных советов Российской академии наук и Международных институтов общественных наук (МИОНов), открытых в регионах. Программы советов и МИОНов обеспечивают возможности междисциплинарных исследований регионов, что ϲᴏᴏᴛʙᴇᴛϲᴛʙует мировой парадигме гуманитарной науки. Это дает возможность использовать современные исследовательские методики при изучении социальной, политической, культурной истории регионов, как в целом, так и отдельных аспектов и вопросов местной истории.

Свидетельством более продуктивного подхода к местным историям будет их изучение в контексте проблемы «Центр-Провинция». Это весьма плодотворное направление, так как позволяет выявить уникальность локального мира, именуемого российской провинцией и одновременно понять механизм взаимодействия и взаимовлияния регионов и Центра, кᴏᴛᴏᴩый и составляет существо российской истории. При ϶ᴛᴏм познание местной истории в рамках ϶ᴛᴏго направления предполагает мультидисциплинарный подход. Примером ϶ᴛᴏго может служить конференция, прошедшая в Санкт-Петербурге в 2001 году (4) Ее участники не ограничились описанием конкретных сюжетов из истории локальных сообществ. Были рассмотрены методологические проблемы изучения региона как социокультурного пространства, в частности, роль социокультурной парадигмы в изучении региона (5)

Задавшись целью прояснить провинциальные компоненты общероссийского духовного развития, особенности психологии провинциалов и столичных жителей, феномен провинциализма (6), ученые, пытаясь раскрыть самобытность российской провинции, особое внимание обращали на неразделимость понятий «провинция» и «центр», как составляющих элементов общероссийской истории и действительности. Материал опубликован на http://сайт
Изучая оппозицию «Центр-провинция» в ее историческом аспекте, авторы ставили и практическую задачу – выявить условия, при кᴏᴛᴏᴩых возможно преодолеть противопоставление элементов единого российского пространства и создать предпосылки их гармоничного развития. Показательно, что материалы конференции были подготовлены представителями различных социально-гуманитарных наук: историками, философами, социологами. Подобное содружество стало символом междисциплинарного изучения региональной истории в свете новых теоретических направлений.

В контексте вышеуказанного направления в последнее время ведутся интересные исследования провинциальной историографии. В наибольшей степени интенсивно, на базе современных методов исторической науки различные стороны и периоды местной историографии разрабатываются учеными Омска. В частности, проблемы провинциальной историографии сквозь призму методов новой интеллектуальной истории подняты В.Г. Рыженко и О.В.Кузнецовой (7)

В западной историографии история региона, как и история в целом делает упор на изменение предметного поля исследования, что, в ϲʙᴏю очередь, ведет к переменам методологических ориентиров. Результатом таких изменений и одновременно их показателем стало провозглашение поворота к изучению «новой истории». Декларирование принципов «новой истории» предстает как осознанный вызов в ответ на традиционную исследовательскую традицию, когда господствовала «история сверху», замкнутая на истории великих людей и великих событий, а повседневная жизнь и обычные люди оставались исключительно историческим фоном. «Новая история» изучая все формы человеческой деятельности в социокультурном пространстве, ставит перед собой задачу исторической реконструкции любых проявлений человеческой жизни, кᴏᴛᴏᴩые могут быть соотнесены с любыми другими элементами в едином историческом пространстве. Это ведет к расширению и разнообразию тематики, кᴏᴛᴏᴩая приближает исследователя к возможности широкого исторического синтеза и на базе ϶ᴛᴏго к созданию открытой модели исторического познания и историописания.

Принципы «новой истории» легли в основу работы созданного в 2002 году Научно-образовательного Центра «новой локальной истории» СГУ. Локальная история как «история места» изучается в данном случае на базе нескольких тесно связанных общими методологическими подходами направлений (субдисциплин), использующих разнообразные познавательные методики в междисциплинарном пространстве. Речь идет о микроистории, интеллектуальной истории, «новой биографике», истории повседневности, устной истории, источниках и историографии местной истории кᴏᴛᴏᴩые позволят понять ежедневный социальный опыт обычного члена локального сообщества в его исторической реальности (8)

В последнее время по понятным причинам возрос интерес гуманитариев к такому региону как Кавказ, в т.ч. и к его истории. Я. Гордин в ϲʙᴏей книге о Кавказской войне (9) попытался переосмыслить известные источники с позиции антропологической истории. В ряде работ отечественных историков по истории Кавказа могут быть использованы приемы исторической психологии, семиотики, герменевтики. Так С.А. Панарин выявляет связи позиционных факторов и исторических событий на Кавказе. В предлагаемой им паре антонимов «преграда-мост» явственно прослеживается вариант теории «контактных зон» (10)

Надо заметить, что в западной, особенно американской исторической науке последних десятилетий приобретен богатый историографический опыт изучения таких специфических регионов в национальных историях, как пограничные области. «История пограничных областей», интенсивно разрабатываемая в американской историографии заслуживает особого внимания со стороны исследователей отечественной локальной истории, особенно кавказской истории, так как исследовательские принципы и методы, применяемые в пределах выше обозначенного направления, представляются весьма плодотворными для такого поликультурного, полиэтнического региона, насыщенного контактами и столкновениями многообразного характера.

Интересны исследования американского историка Г. Болтона, кᴏᴛᴏᴩый на базе изучения уклада жизни и отношений, господствующих на американском юго-западе, сделал важный вывод о том, что в пределах США сформировалась область и культура, живущая собственной идентичностью (11) Художественные образы, жилые и хозяйственные постройки, социальные традиции явились для Болтона материальной очевидностью ϶ᴛᴏго. Подобный исследовательский подход открывает новые возможности исторического прочтения Кавказа и, в частности, Ставрополья как пограничных областей России. Не менее интересны для нас как исследователей локальной истории опыты Барбары А. Дрисколь, кᴏᴛᴏᴩая изучала производство текстов о жизни данных пограничных мест и о прошлом пограничных областей (12)

По нашему мнению, подходы «истории пограничных областей» дают широкие возможности использования междисциплинарных подходов, о чем свидетельствует школа Чарльза Лумиса (мультидисциплинарная группа исследователей), объединившая социологов, политологов, культурологов, лингвистов, психологов. Изучение пограничных регионов рассматривается, таким образом, с позиций многообразия культурных, экономических, повседневных, геополитических взаимодействий этнических и микросоциальных групп.

Используя многообразие исследовательских методик, лежащих в поле зрения истории пограничных областей в качестве объекта изучения сотрудники Центра «новой локальной истории» СГУ избрали историю зон культурного обмена и контактов между коренными жителями Северного Кавказа и переселенцами других этносов, прежде всего, русских и украинцев. Речь идет об изучении этнического, демографического, культурного, хозяйственного развития не столько в географическом, сколько в социокультурном контексте Северокавказского региона, когда граница предстает во всем многообразии ее восприятия и осмысления различными людьми. На основе сравнительного анализа представляется перспективным изучение пограничных областей не с позиций региональных конфликтов (данные вопросы успешно изучаются социологами и этнологами), а с точки зрения контактов, взаимовлияния и взаимодействия народов, их традиций и навыков, их гендерной и повседневной истории, их интеллектуальной жизни, их творчества и созданных текстов и т.д.

САРАТОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

им. Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО

Методологические проблемы региональной истории

(Материал в помощь аспирантам, обучающимся по специальности

07.00.02 – Отечественная история)

Саратов - 2007

Введение…………………………………………………………………….3

2. Теоретическое наследие культурно-исторического краеведения 1920-х гг……………………………………………………………………….. 14

3. Историческая регионалистика в системе современного гуманитарного знания………………………………………………………………………..23

Заключение…………………………………………………………………..29

Список использованных источников и литературы……… ……...30

Введение

Со времен перестройки в научной и социальной практике неизменным правилом стало указание на познавательное, просветительное и воспитательное значение изучения местной истории, достаточно высока мотивация исследовательской деятельности в этой сфере. Наряду с лавинообразным ростом различных по объему, сюжетному масштабу и уровню научности публикаций , значительно увеличилось количество диссертаций, посвященных истории отдельных регионов. Если ранее в советской историографии географические рамки, ограничивающие одну или две области, были достаточно редки и встречались в основном в работах по истории КПСС или в трудах по истории национальных республик, то сейчас, наоборот, уже работы с общероссийской, а тем более общесоюзной тематикой становятся своеобразной «диковинкой», доступной для написания, в основном столичным историкам.

Расширение исследовательского поля по региональной истории не могло не сказаться на снижении аналитического уровня трудов, в том числе и диссертационных сочинений. Теоретические подходы микроистории и локальной истории за последние годы часто становились своеобразным методологическим прикрытием для работ, имеющих разве что краеведческое значение.

В то же время в самом предмете занятий региональной историей заключен для исторического сообщества серьезный вызов. Дело в том, что региональная историография, как никакая другая отрасль исторического знания, неоднородна по составляющим ее сегментам. Она включает в себя государственное и общественное начала, профессиональную науку и любительское занятие. Однако в работе краеведов-любителей далеко не все однозначно. Сочинения непрофессиональных историков пишутся, как правило, на ограниченном круге источников, не поднимаются до необходимых обобщений и относятся по сути не к научному, а обыденному уровню исторического сознания. Вместе с тем версиями краеведов, порой сомнительными и бездоказательными, вынуждены считаться и профессиональные историки.

Все это заставляет посмотреть, в чем состоит особенность теоретико-методологического багажа региональной историографии. Практическим поводом для обращения к данной теме стало введение в программу аспирантской подготовки на историческом факультете по разделу региональной истории нескольких лекций методологического и историографического характера. При подготовке к ним выяснилось отсутствие специальных пособий и научных работ , на которые можно было бы ориентироваться. Пожалуй, лишь анализ теоретико-методологических аспектов культурно-исторического краеведения обеспечен необходимым материалам. Реальную помощь могли оказать, пожалуй, только коллективное учебное пособие «История исторического знания» (М., 2004) и публикация Д. Рейли, в которых содержится некоторый материал, затрагивающий региональную историю с методологической точки зрения. Поэтому потребовалось обращение к работам историков, социологов и философов, политологов, дающие возможность соотносить положения общего методологического характера на изучение региональной истории.
1 . Категория «регион» в исторических исследованиях .

Понятие «регион» является одним из наиболее употребляемых сегодня в общественных науках и в повседневной жизни. Но несмотря на это какого-либо универсального его определения не существует. Более того, многие исследователи считают, что дать его невозможно вследствие дисциплинарно-методологической разноголосицы, широты охвата процессов и явлений и т. д. По этой причине существует большое число общих научно-методических и специфических дисциплинарных подходов к определению данного понятия.

Этимологически регион (от латинского regio, род. п. regionalis) обозначает область, район, территорию (акваторию), очень часто значительную по свом размерам. Таким образом, регион определяется как область, район, части страны, мира, характеризующаяся некоторой общностью - экономической, географической, культурной, национальной, политической. Несколько отличаются от данного определения теоретико-методологические трактовки региона. Не проводя в данном случае специального исследования, воспользуемся уже имеющимся в ряде изданий сводным материалом.

Среди таковых определений прежде всего следует выделить формально-юридическую трактовку, характеризующую регион как субъект федерации или иной субнациональной единицы, чьи права и обязанности определены конституцией или иными законами. Другая трактовка может быть названа философской. В ее рамках Ф. Бродель определял регион как особый «мир» с присущим только ему менталитетом, образом мышления, традициями, мировоззрением и мироощущением.

Наряду с юридическим и философским получило распространение и ретроспективно-методологическое понимание региона. В средние века те территории, которые исследователи называют микрорегионами, в Европе часто были привязаны к церковному приходу или епархии, муниципалитету или городу. Так называемые микрорегионы существовавшие в Южной Америке в форме вице-королевств и «аудиенций» трансформировались после войн за независимость в современные государства.

В рамках теоретико-культурного направления привлекает внимание определение региона, данное М. Лернером. По его мнению, регионы представляют единство людей и мест, природных условий, этнических групп, экономики, истории, характера мышления и образа жизни. Регион – это культурное образование, вписанное в общий пейзаж; в одних случаях это горы, бассейны рек, озера, поймы; в других – господствующий злак; в третьих – решающую роль могут играть вынужденная изоляция или расовое единство, а также общность традиций. Элементы могут видоизменяться, но для того, чтобы возникли регион или субрегион, необходимы более или менее однородна физическая среда или более менее однородная экономика, которые в совокупности составляют каркас общинной жизни и общий фон исторического и нравственного развития.

Рассматриваемые факторы исследователь считает равноправными, хотя по-своему проявляющимися в различных ситуациях. Территориально, в представлении М. Лернера, регион выступает как нечто среднее между районом и федерацией и по своим характеристикам воплощает законченный фрагмент целого. В политическом смысле понятие регион предполагает не децентрализующие , а объединительные тенденции.

В западном обществоведении весьма распространенным является внешнеполитическое понимание региона. Так, для американских авторов региональная проблема обычно касается целой геополитической зоны: это может быть Ближний и Средний Восток, Центральная или Восточная Европа, Северная или Тропическая Африка. Регион представляет собой группу стран, которые по многим очевидным параметрам больше соотносятся друг с другом, чем с иными странами. Государства, объединенные в регион, должны при этом иметь интегрирующий географический фактор (общий выход к морю или систему естественных транспортных коммуникаций). В экономическом плане эти страны должны иметь сходный тип хозяйствования или общие природные ресурсы. Значительным является также фактор культурной общности.

Помимо расширительной трактовки существуют более узкие, социально-научные определения региона. Так, в градостроительстве регион – это территориальная общность, выделенная по признаку «город-окрестность». В экономической теории регион трактуется как достаточно крупная территория страны с более или менее однородными условиями и характерной направленностью развития производительных сил на основе сочетания комплекса природных ресурсов с соответствующей сложившейся и перспективной материально-технической базой, производственной и социальной инфраструктурой . Основной критерий выделения региона в данном случае – общность народнохозяйственных задач, определяемая характером природных богатств, а также структурой хозяйственной деятельности. В географической интерпретации, «регион» используется для описания такого типа окружающей среды, в котором элементы соединены друг с другом определенными и постоянными отношениями.

В политологии делается попытка анализа региона с точки зрения властных отношений, деятельности органов управления . Ее предпринял одним из первых известный отечественный правовед и историк, рассматривавший провинцию, местность как административно-общественный организм, сочетание общества и администрации. Соответственно он анализировал административное деление и местное управление в России в единстве с развитием местного общества, исходя при этом из того, единство общества предшествует единству государства и обусловливает последнее.

Достаточно своеобразную трактовку региона дал В. Остром. Региональная проблематика сводится им к изучению регионов больших городов, которые интересуют его по причине пересечения в управлении им всех уровней власти, от федерального до местного. В. Остром стоит на позициях, традиционных для американских федералистов, рассматривая термин «регион» как синоним штата.

Приводя эти трактовки термина «регион», авторы указанных выше работ преследовали вполне определенную цель засвидетельствовать их ограниченность, поскольку они, как правило, в основе своей якобы имеют один критерий - природный, территориальный, экономический, политический и т. д. И это не случайно, так как, по мнению Пьера Бурдье, регион уже давно является ставкой в борьбе между представителями различных научных дисциплин за монополию легитимности определений. В эту борьбу первыми включились географы и экономисты, используя в качестве объекта притязаний поле региональной экономической жизни.

Признавая за географией достоинства первопроходца в «аннексии» региона как научного пространства, экономисты, считает П. Бурдье, подчеркивают узость научных стратегий географа (его тенденцию к «интернализму » и его склонность принимать «географический детерминизм »), а также обозначают социальные основания этих стратегий. Именно посредством тех качеств и ограничений, которые экономист приписывает географии и которые так явно признаются представителями этой дисциплины (второстепенной и вынужденной «скромно» удовлетвориться тем, что ей предлагают), географию вынуждают заниматься лишь тем, что вверяют более «амбициозные» дисциплины, а именно малым, частным, конкретным, реальным, видимым, подробностями деталями, описанием (в противоположность грандиозному, общему, абстрактному, теории и т. д.) .

В настоящее время совершенно очевидно, что в региональном, если можно так сказать, мегапознании приоритетные позиции стремится занять социология. Представители этой дисциплины считают, что доминирование в других науках одного критерия при определении региона, не может способствовать созданию целостного образа региона, к чему стремятся социологи. Поэтому среди социологов все большую поддержку получают при определения региона комбинированное использование критериев. Весьма часто, например, цитируется определение, данное и: «Регион это социологическая квалификация той или иной административно-территориальной единицы, население которой объединено общими производственно-экономическими взаимосвязями, единой социальной инфрастуктурой, местными средствами массовой коммуникации, органами власти и местного самоуправления. Регион есть естественно-историческое пространство, в рамках которого осуществляется социально-экономическая и общественная деятельность, проживающих в нем людей».

Современная российская историческая регионалистика, безусловно, должна приветствовать комплексность в трактовке понятия «регион», понимая при этом неизбежное акцентирование внимания на аспекты, вытекающие из тех задач, которые решает исследователь (экономические, политические, культурные и т. п.). Однако вопрос о территориальной принадлежности объектов исследования, учитывая динамику исторического развития, бывает часто не таким простым, как кажется на первый взгляд. Очевидные нестыковки и несуразицы начинаются тогда, когда современные исследователи, особенно те, кто занимается историей местного края, пытаются оценить различные этапы дореволюционного, а отчасти и советского развития территорий, объединяемых тем или иным ключевым словом, допустим, - «Саратовская». Но на протяжении многовековой истории территориальные границы регионов, как и само его название, неоднократно менялись. Наиболее остро проблема территориальных рамок стоит перед авторами обобщающих работ по истории регионов – вроде учебников истории родного края и т. п. Даже при заявляемом стремлении отразить историю всего края, события в тех районах, которые находятся за пределами субъекта федерации, почти не рассматриваются. События же в тех районах, которые теперь в составе области (края), но в прошлом были за его пределами, упоминаются эпизодически; при этом сами авторы явно ощущают ущербность подхода – рассмотрение истории края с едва ли не механическим прибавлением истории кусочков сопредельных территорий не дает целостной картины.

Установление территориальных рамок конкретного исследования – задача достаточно традиционная; традиционная настолько, что определение таковых делается едва ли не автоматически, без особых размышлений. Довод конкретного исследователя, что ряд историков ранее указывал эти рамки именно так, может быть принят, но и он не является бесспорным аргументом. Апеллирование к географии также не снимает противоречий, поскольку в различных отраслях этой науки есть разные варианты иерархии регионов. Авторы одного из учебников по регионоведению утверждают, что на сегодняшний день вообще выделяется свыше 50 категорий регионов. Отсюда – множество признаков и множество вариантов, ведущими из которых являются природные, экономические и административно-территориальные.

Ориентация историков на административные границы рассматриваемого периода есть второй расхожий прием определения границ исследования. В тех случаях, когда в определенных в исследовании хронологических рамках границы губернии (области) не менялись, вопрос решается относительно просто. А вот если это происходило, то неизбежно выплывает задача «состыковки» получаемых результатов. Впрочем, и в первом случае (при неизменности границ) могут возникать серьезные вопросы, поскольку, как можно полагать, смысл исторического исследования не столько в изложении данных, но анализе таковых. Сопоставление данных, даже по одной губернии в различные периоды ее истории, может быть эффективным только при равенстве исходных. Изменение территории (увеличение или уменьшение ее) «взрывает» итоговые среднестатистические показатели. Поэтому во многом несопоставимы, скажем, показатели средней урожайности, энерговооруженности и проч. в Саратовской губернии после гражданской войны с аналогичными показателями пресловутого 1913 г. Т. е. в данном случае за 1913 г. надлежит учитывать те территории, которые входили в губернию в 1920 г. (без территорий отошедших к Царицынской губернии и Немецкой автономии, но с частью бывшего Новоузенского уезда Самарской губернии).

Достаточно часто в работах можно встретить как бы промежуточный вариант суждений о территориальных рамках – берется географический регион и уточняются его составляющие, в качестве таковые выступают административные образования. К примеру, «Нижнее Поволжье, в которое входили Саратовская и Астраханская губернии». Но как быть с Николаевским и Новоузенским уездами? Выходит они до 1850 г. включались в Нижнее Поволжье, а потом несколько десятилетий нет, и, в конце концов, в XX в. – вновь стали нижневолжскими. Обратная ситуация вырисовывается с Сердобским и Кузнецким уездами. Немало зацепок найдется и относительно Астраханской губернии. Таким образом, если использовать географические определения типа «Нижнее Поволжье» - исключительно как дань традиции, то исчезает главное – убедительное объяснение выбора. Если идти только от административных границ (две, три, пять и т. п. губерний рядом), то компоновка территории может быть в принципе произвольной – «просто потому что рядом».

И все же из всех подходов к определению рубежей более приемлемым для работ исторического характера кажется вариант административных границ, хотя он и уязвим. В литературе имеется суждение, что проведение административных границ вообще никогда не ставило целью точно обрисовать пределы тех или иных регионов. Это, конечно, так. В основе решений лежали конкретные административные или политические нужды, хозяйственные задачи (это особенно наглядно проявилось в советскую эпоху). Административно-политические границы проводились произвольно – история знает немало примеров, когда таковыми намеренно разрушали единство традиционных границ (например, племен, союзов и т. п.).

Но, как представляется, даже в искусственно созданном административном образовании (скажем, из кусков сопредельных территорий) постепенно складывается определенное единство – политическое (управление из единого центра) и экономическое (складывание хозяйственного механизма). Как скоро это происходит, вопрос иной, главное – возникает основа для оценки территории как единого региона, Административные границы определяющим фактором становятся не сразу – нужно определенное время, в течение которого создаваемая административная единица (губерния, край, область и т. п.) станет действительно единой территорий. Весьма важным условием надо полагать фактор, на который указывают и регионоведы наличие так называемого «регионального сознания». Трактовать его можно по-разному – и как схожесть мышления, ценностных ориентиров, наличие «регионального патриотизма» и т. д.

Значение самоидентификации в процессе регионализации убедительно показал в своих исследованиях по имперской тематике омский историк. По его мнению, «важным представляется, что население, проживающее в данном регионе, осознает себя принадлежащим к особой территориальной общности, имеющей свою хозяйственную и социокультурную специфику, идентифицирует себя, противопоставляя жителям других регионов. Региональная самоидентификация имеет не столько этнический, сколько территориальный характер, будучи определяема особыми территориальными интересами, сообщающими в глазах собственных жителей и в глазах окружающих особенные социально значимые психологические и даже антропологические черты. Несмотря на динамичность административных и экономических границ, региональное сообщество имеет достаточно прочную устойчивость и долгую историческую инерцию в осознании своего единства».

Иными словами определение в качестве территориальных рамок административных границ возможно, но и достаточно уязвимо, поскольку территории губерний, областей, округов постоянно меняются или, скажем корректнее, менялись до 1940-х гг. Отсюда необходимость в жесткой фиксации административных границ на протяжении длительного времени и использование при общей характеристике предмета исследования материалов тех районов, которые на определенном историческом отрезке входят или входили в другие административно-территориальные образования. Естественно, что подобное обстоятельство весьма существенно осложняет поиск архивного материала, и территории попросту отбрасываются. В результате, исчезает «чистота» анализа. Отсюда «чехарда» с приводимыми исследователями данными, обвинения друг друга в научной небрежности.

2.Теоретическое и методическое наследие культурно-исторического краеведения 1920-х гг.

Возникнув на научных основах в XVIII в., региональная (провинциальная, местная) историография в методологическом отношении долгое время не имела сколько-либо заметного своеобразия, представляя собой при этом постоянно растущий сегмент исторического знания в России. Важным фактором дальнейшего развития исторических изысканий на местах можно считать распространение во второй половины XIX в. позитивизма. Декларирование в позитивистской философии приоритета конкретного (эмпирического) знания перед построением абстрактных схем как нельзя лучше отвечало фактологической направленности региональной исторической литературы. В то же время провинциальные историки находили для себя плодотворные идеи в трудах известных русских ученых, разделявших в основном позитивистскую концепцию. Так, важное значение в местных текстах придавалось тезису рассматривать историю России как «историю страны, которая колонизируется». Несомненное влияние на локальные исследования оказала и земско-областная теория. По убеждению Щапова, отечественную историю предпочтительно изучать «как историю областей, разнообразных ассоциаций провинциальных масс народа – до централизации и после». В целом среди российских историков утвердилось мнение, что изучение местной (областной) истории должно конкретизировать положения общероссийского характера и давать материал для новых обобщений в масштабах всей страны.

Однако появление на рубеже XIX-XX вв. понятия «краеведение», подразумевавшее комплексное изучение той или иной местности (региона) в географическом, историческом, экономическом, лингвистическом и др. отношениях, обозначило тенденцию к установлению междисциплинарных связей внутри этого занятия, а вместе с тем потребовало репрезентации его исторической части. Рассматривать, как и прежде, работу по изучению местной истории в качестве лишь отрасли исторического знания считалось уже недостаточным. Не случайно, что на Первой Всероссийской конференции по краеведению (1921) не нашло широкого отклика верное в принципе указание на двоякое значение изучения «областной истории России». С одной стороны, - указывал известный русский историк, - «разыскания в областной истории подкрепляют те общие положения, те выводы, которые может быть уже доказаны, но которые в этих областных исследованиях получают свое новое и новое подтверждение. Здесь на первом плане стоит интерес к общему явлению, и это общее явление находит себе проверку в занятиях областной истории». С другой стороны, - «общий процесс нашей истории слагался из местных историй отдельных процессов подобно тому, как большая река образуется из соединения отдельных небольших потоков. Эти первоначальные наблюдения над историей отдельных мест, над разного рода местными особенностями, хозяйственными, бытовыми, культурными и другими явлениями, затем ложатся в общее русло изучений исторического процесса в его целом. Наши общие выводы должны строиться, если они претендуют на научное основание, на этих предварительных частных и местных наблюдениях, и только при наличности этих местных наблюдений общее построение наше будет верно и правильно».

Эта позиция подверглась критике со стороны академика, который вскоре заявил, что «краеведческая работа может не только подтвердить или не подтвердить общее положение, полученное без ее учета, но и опрокинуть постановку вопроса и навязать новый метод самого исследования, потребовать перестройки всей работы». Наиболее плодотворными в данном отношении оказались в то время теоретические разработки в области культурно-исторического краеведения, в основу которых было положено сопереживание «герою» и вчувствование в реконструируемую эпоху. Фактически эти методы опирались на основные положения герменевтики В. Дельтея, подразумевавшая понимание чужого мира путем полного погружения в него. Слияние и взаимодействие методологических оснований краеведения и философии позволили ученым «школы культурно-исторического краеведения» разработать специальные приемы – «экскурсионный» и «полного погружения». Рассмотрим этот вопрос более подробно.

В середине 1920-х гг. одновременно с ростом краеведческих организаций развернулись дискуссии о сущности краеведения (метод это или наука?), о его соотношении с другими областями научного знания, в том числе и с историей. Последний вопрос решался практически однозначно (об этом можно судить, например, по статьям и ): изучение во всех деталях истории отдельных районов (мест, краев и областей) объявлялось необходимым прочным основанием для дальнейших обобщений и должно было занять почетное место в общей историографии; локальный метод рассматривался как весьма перспективный для исторических исследований, хотя и требующий некоторых условий (например, обязательного научно-методического планирования, координации действий и широкого обмена мнениями).

Среди всех дискуссионных материалов того времени выделяется статья «История в краеведении», представлявшая переработку его доклада на организационном краеведческом съезде Северо-Западной области в мае 1926 г. Она, несомненно, носит обобщающий характер и подводит итог многим аспектам научно-практической деятельности крупного русского историка-медиевиста.

Главная особенность статьи «История в краеведении» - это широта авторского видения проблемы, определение возможности ее решения лишь путем изучения целого («целокупного» познания), восприятия края как живого организма особого рода, в котором взаимосвязаны все производственные процессы (созидающие и материальные блага, и духовные ценности). Из этой методологической посылки делался вывод о необходимости исследования всей культуры для создания «полного и цельного портрета края», при этом центр внимания переносится на человека («самую главную и самую замечательную естественную производительную силу», «познавательно-творческое существо»). Таким образом, связывая понятие «культура» с деятельностью человека, включал в предмет краеведческих исследований и духовное творчество.

Статья была направлена против навязывания руководящими органами советской науки ориентации краеведения на изучение современных «производительных сил» той или иной местности. Необходимость руководствоваться принципом историзма ученый обосновывал тем, что «в прошлом – источники и зародыши, прецеденты здоровья и болезней настоящего, всего содержания того, чем живет современность». Однако он подчеркивал, что при этом нельзя забывать об идеях динамики и эволюции (та же присущих методологии гуманитарных наук , как и естественных), нужно опираться на сотрудничество и дружеское единение всех ветвей знанияи работников разных сфер. Еще более актуально звучит такая мысль в защиту исторического подхода от приоритета возникающих текущих задач: «…только непрерывная (курсив Гревса. – В. Д .) разработка может двигать знание; прекращение какого-нибудь цикла работ, хотя на короткое время, неизбежно приводит к захирению всей отрасли, которая оставлена в запустении…». К сожалению, это подтвердилось в отношении многих научных дисциплин, складывавшихся в 1920-е гг., в том числе применительно к историческом краеведению.

Итак, считая изучение местной истории важным делом исторической науки, которому в России уделялось гораздо меньше внимания, чем на Западе, призывал, не теряя времени, приняться за исправление положения и рекомендовал совместным усилиям ученых и краеведов-любителей примерный круг работ, состоявший из семи главных, по его мнению, частных сфер: археологические изыскания, изучение населенных пунктов (с особым вниманием к городу), история хозяйства, исследование «областных культурных гнезд» (это понятие Гревс предлагал трактовать шире, чем ее автор ), изучение истории революционного движения, этнографические разработки, историческое познание художественного творчества (включая народное искусство и фольклор). Появившиеся в указанных выше статьях и предложения по изучению местной истории были менее развернуты и не столь широки в проблемном отношении, в них преобладали социально-экономические аспекты.

Различия объяснимы своеобразием теоретико-методологических подходов, характерных для и его последователей (, и др.). В их взглядах нашли отражение многие традиции отечественной и зарубежной историографии, особенно в изучении истории культуры. Некоторые дополнения к использованию локального метода краеведами историками постепенно определялись в результате научно-практической деятельности по разработке экскурсиеведения как особой отрасли знания и ценного метода преподавания истории в университетах и школах. И в этом случае преследовалась цель дать живой путь погружения в богатую индивидуальными красками конкретность человеческой истории и жизни, реализовать с помощью гуманитарных экскурсий «способ познания мира человека, ибо культура и определяет специальную среду, где живет и действует человек, и которая является плодом вековой работы человечества». Эти идеи значительно расширили предметную область исторического краеведения. Несколько позже предложил определить локальный метод не только как изучение местной (краевой) истории в ее архивах, но и как изучение тех мест, которые были носителями историко-культурных явлений («историко-культурных ландшафтов»). Таким образом определяя место культурно-исторического направления в общей структуре краеведения, ленинградские ученые не сомневались в его принадлежности к исторической науке, но старались придать ему открытый для контактов с другими дисциплинами характер.

Постепенно теоретики культурно-исторического краеведения углубляли понятие «целокупная культура». Стадии этого процесса: от кратких определений культуры как «синтеза развития миросозерцания (духа) и быта (тела, воплощения), людей, человеческих обществ» (1921) к более глубокой трактовке соединения в ней двух неразрывных граней – внешней (материальной – это человеческая обстановка) и внутренней (духовной, неосязаемой и невесомой, но не менее реальной и движущейся, изменяющейся с течением времен) (); затем уже к упомянутому выше представлению о культуре как особом «надорганическом» мире, охватывающем материальное и духовное творчество человека (1926), и, наконец, к его развернутому определению (1929) как совокупности того, что за все века истории «произвели» люди для удовлетворения своих потребностей силами духа и напряжением физического труда на почве внешней природы, образуя на лоне ее особый новый мир, а также обогащая собственную природу знаниями, раскрывая в себе новые свойства – идеи, чувствования мотивы. Несомненный теоретико-методологический интерес представляет приведенное в этой статье (1929) уточнение о наличие внутри культуры трех ее частей: материальной («воплощение творческого труда человека в предметах»), социальной («союзы и учреждения как приемники и проводники жизненных сил в организме слагающегося общества») и духовной («бесконечное и изменяющееся содержание внутреннего бытия людей, частично находящее выражение в созданных вещах – предметах искусства, книгах; частично хранящееся в глубине сознания»).

Размышляя об особом мире культуры, созданном человеческим трудом, предложил классифицировать памятники культуры по четырем типам: доисторические памятники; памятники синтетического типа (город и деревня); другие характерные группы (монастыри, усадьбы, отдельные здания); архивные документы, книги, произведения устного народного творчества вполь до «словестных памятников»). Помимо указанной группировки, он подразделял памятники на «неподвижные» и «подвижные». К последним относил изменяющиеся во времени «бесчисленное скопление вещей и цепей предметов» (особенно характерных для «обломков» бытовой обстановки в ее социально-классовом разрезе). Способом их изучения могло стать формирование «культурных комплексов» (воссоздание связей путем регистрации и классификации).

В исследованиях 1920-х гг. значительное внимание уделялось городу в связи с процессом оформления отечественного «городоведения» (его зарождение относится к началу XX в.). На основе сотрудничества историков с искусствоведами, архитекторами градостроителями и при взаимном обмене идеями сложилась общая концепция изучения города. Ее методологическим стержнем было понимание города как особого продукта человеческой деятельности, самого сильного конкретного воплощения культуры, целостного социально-духовного организма, имеющего свои разнообразные части, находящиеся в полном взаимодействии между собой; поэтому жизнь города должна познаваться в совокупности экономических, вещественно-бытовых, социально-политических, умственных, художественных, религиозных процессов. По определению, город – это долго развивавшееся материально-духовное существо, он растет «слоями», новые, образуясь, часто давят более старые. Исходя их этого, ученый считал невозможной консервацию всех памятников городской культуры, а призывал к музейному сбережению (обязательному фотографированию и зарисовкам) того, что нельзя использовать для потребностей «обновляющегося трудового общества». «Ландшафтный» подход нацеливал на изучение города в двух «срезах»: а) статуарный ландшафт (все природные и материальные признаки городского облика, вплоть до топографической номенклатуры); динамические ландшафты (социальные функции города, характеристики населения по всем параметрам, оценка города как культурного гнезда, город и деревня с проведением параллелей по всему материалу).

Таким образом, методология «школы культурно-исторического краеведения» в комплексе общеизвестными историческими методами позволяла плодотворно работать над исследованиями в области изучения отдельного региона как особого самодостаточного организма со своими собственными законами существования. Однако разгром в начале 1930-х гг. общественного краеведения надолго вывел из научной практики теоретико-методологические подходы «школы культурно-исторического краеведения». Вновь они становятся популярными в отечественной гуманитаристике с конца 1980-х гг., но скорее не среди историков, а философов, занимающихся теорией и историей культуры, став тем самым одним из методологических оснований по сути дела новой (для нашей страны) научной отрасли – исторической культурологии.

Что же касается непосредственно региональной историографии, то в е гг. ей вменялось следовать официальной исторической концепции в общих и нередко даже в частных вопросах, относящимся к начальным этапам местной истории. О том, что именно так обстояло дело с литературой краеведческого характера, свидетельствуют, в частности, материалы обсуждения в 1952 г. историко-экономического очерка Б. Ильина «Саратов». Автор указанной книги обвинялся не только в допущении отдельных фактических ошибок и излишнем внимании к досоветской истории города, но и в отступлении от марксизма-ленинизма в таких вопросах, как определение первоначального статуса Саратова в качестве города-крепости (он непременно должен был быть «центром ремесла и торговли») и причин поражения пугачевского восстания (в крае, оказывается, «отсутствовала поддержка со стороны пролетариата»). Начиная с хрущевских времен таких пассажей, безусловно, ревнители идеологической чистоты не допускали, а региональные исторические исследования получили достаточно широкое распространение. Хотя вряд ли работы локального плана считались в академической среде имеющими самостоятельное значение. «Именно краеведение, - писал историк, - должно явиться тем приводным ремнем, с помощью которого советская историческая наука сможет изучать общие закономерности с учетом всего многообразия их проявления в различных исторических условиях…». Не были знакомы советские историки и с новыми подходами своих зарубежных коллег, способными обновить теоретико-методологический инструментарий историко-региональных исследований.

3. Историческая регионалистика в системе

современного гуманитарного знания

Значительный рост в последнее пятнадцатилетие числа исследований, посвященных истории отдельных регионов, некоторые историографы склонны связывать с произошедшим в отечественной исторической науке методологическим поворотом в сторону микроисторического подхода и локальной истории. Подобного рода заявления скорее служат теоретическим обоснованием сложившейся на протяжении последних лет практики работы провинциальных историков-профессионалов, чем выявлению действительных изначальных мотивов расширения фронта работ по местной истории. Представляется, что в первую очередь на это повлияли финансовые трудности постсоветского времени для занятия общероссийскими (общесоюзными) темами, открытие новых фондов в местных архивохранилищах и возможность изучения новых проблем. Действительно, в последние годы мы имеем немало трудов регионального характера по таким неприветствуемым ранее темам, как история частного предпринимательства, дворянства, земских учреждений, политических партий, антисоветских сил, религиозных конфессий, благотворительности, репрессивной политики государства и др. Как правило, работы по этой и по ранее разрабатываемой проблематике выполнены с использованием традиционных подходов, а присутствие в некоторых диссертациях указания на приверженность цивилизационной концепции (чему часто предшествует критика формационной теории) является не более чем данью историографической моде. Естественно, что теперь, в отличие от советского времени, историки освобождены от необходимости доказывать «типичность» изучаемого объекта. По логике вещей им в большей степени необходимо показать, что регион, о котором идет речь, обладает «особостью» в том аспекте, какой является предметом исследования.

В познании региональной истории профессиональным исследователи столкнулись с резко увеличившимся потоком любительской краеведческой литературы, на что они были вынуждены реагировать и не всегда без потерь для научного уровня своих работ. Впрочем, это являлось своеобразным отражением на региональном уровне распространения в российском обществе феномена «омассовленной истории». Бытовое переосмысление отечественной истории совершалось при деятельном участии художественной литературы , а также литературной и исторической публицистики, заметно опережавших профессиональную историографию в «переименовании» прошлого. «Снижение» философских и теоретико-методологических проблем отечественной истории открыло возможность приобщения к полемике массы людей и, казалось, подтверждало право любого человека авторитетно рассуждать о прошлом с позиции «здравого смысла». Как пишут и, «кризисное состояние профессиональной историографии, внешне выражавшееся в распаде «национально-официальной» парадигмы, обнаруживалось в необходимости соблюдения пишущими историками правил исторической профессии и в то же время – в осознании нереальности их выполнения. Преодоление этой раздвоенности происходило во многом за счет включения в практику исследовательской работы процедур обыденного мышления, введения в профессиональный исторический дискурс архаических идей-образов и концептов из коллективной памяти… В научной и учебной литературе укрепилась тенденция осознанного возвращения к описательности, свойственной ранней историографии, к письму в форме «исторического рассказа».

Таким образом, для сообщества историков актуальной задачей стало сохранение свой профессиональной идентичности, а это невозможно сделать в современных условиях без равноправного вхождения в мировое историографическое пространство. Особое значение здесь имеет творческое восприятие и освоение целого комплекса теоретико-методологических идей, уже давно «пережитых» в зарубежной научной культуре и новационных. Именно это и позволит региональной (местной) истории стать равноправным жанром исторической науки, не отказываясь от всего положительного, что было накоплено до этого, в том числе обращаясь и к хорошо забытому.

Одной из важнейших теоретических позиций, почерпнутых из современного мирового обществознания и добавленных отечественной историографией к традиционным методам, является междисциплинарная методология, т. е. приемы, категории, понятия, характерные для социологии, политологии, антропологии и других общественных наук большинства зарубежных стран. Они обладают серьезным, в ряде случаев фундаментальным отличием от понятийно-категориального аппарата отечественного обществознания, в том числе исторической науки советского периода, что не может не влиять на характер и содержание исторической интерпретации.

В 1992 г. лишь немногим саратовским историкам было понятным заявление, сделанное Д. Рейли на международной конференции «Политика и общество в России и на Западе», о стирании границ в гуманитарных и общественных науках. «Историки все дальше отходят от построения теоретических моделей общества (как, например, в марксизме),- говорил он,- и начинают использовать концепции, истоки которых лежат в культурной антропологии и литературоведении. Литературоведы все чаще обращаются к истории в целях более углубленного понимания исторического контекста, в котором создавались произведения культуры, и многие из них теперь уже анализируют исторические документы так же, как и выдающиеся литературные тексты. Изучая историю собственной дисциплины, антропологи смогли продемонстрировать, каким образом устанавливался узкодисциплинарный диктат». Написанные в последние годы в нашей стране специальные работы представили достаточно полную картину, каким образом сближение истории и антропологии привело к появлению такого историографического направления, как историческая антропология, и чем смысл «антропологический поворот» в мировой исторической науке.

По словам, «историческая антропология – одно из наиболее перспективных направлений современного гуманитарного знания». И далее: «Развитие исторической антропологии привело к резкому расширению круга вопросов, которые историк задает текстам, происшедшим из прошлого. Эти вопросы нацелены на реконструкцию мировидения людей изучаемой эпохи, способов их поведения и лежащей в их основе системы ценностей, на содержание коллективных представлений». Историческая антропология, таким образом, вносит новые измерения в познание истории, «ибо погружение в картину мира людей прошлого, в их эмоции и представления означает переход от позиции внешнего наблюдателя к изучению культуры «изнутри», как она воспринималась и переживалась самими участниками драмы истории».

Авторитетный методолог истории рассматривает формирование исторической антропологии как преодоление позитивистской парадигмы, вызов традиционным историческим наукам, переход от хронологически-линейного описания события к изучению структур повседневности, к целостному рассмотрению объекта познания. Антропологическая ориентация исторической науки выдвигает на первый план в познании истории человеческого общества социокультурные группы, а также личность, ее самоидентификацию и формы ее идентификации через образы различных моделей поведения.

Обращение к «картине мира» человека, изучение стратегии его поведения положило начало становлению и развитию нового научного направления - истории повседневности. Наряду с переходом от доминирования умозрительных схем и построений к «истории подробностей жизни», положительным моментом выведения категории «повседневность» на один из первых планов в интересе современной мировой историографии можно считать объединение в общий предмет широкой области ранее отдельных сюжетов и тем исторических исследований (быт, отдых, труд, гендерная история и т. д.). Вместе с тем, как отмечают исследователи, излишнее увлечение повседневностью, гипертрофия значимости этой темы таит угрозу «расщепления исторической реальности», размазывания» бесконечного фрагментирования истории, не избавляя от опасности схематизма, потому что повседневность тоже должна быть структурирования, а здесь возможны как действительно научный подход, так и субъективный произвол при выборе тем и ракурсов. Серьезные методологические затруднения при изучении истории повседневности возникают в связи с проблемой источниковой базы исследования. По сути дела требуется коренное изменение исследовательского источниковедческого сознания.

Главным приемом исследования истории повседневности является микроанализ. В своей основе микроисторический подход содержит довольно разрозненный комплекс идей, высказанных группой итальянских историков во главе с К. Гинзбургом и Дж. Леви.. Его особенностью является сознательное ограничение масштабов наблюдения в пространстве и времени. В этой связи часто ставят знак тождества между микроисторией и локальной историей. Именно в «новой локальной истории», как считают авторы учебного пособия «История исторического знания» (М., 2004), открылся наиболее перспективный путь к осуществлению проекта социоистории, включающий в свой предмет социальные аспекты всех сторон исторического бытия человека.

Коллективная биография локальной общности стала главным методом «истории снизу», объединившим различные субдисциплины социальной истории и исторической антропологии: его реализация предполагала комбинирование демографического и локального анализа, с включением социокультурного аспекта. Проведенные исследования продемонстрировали два главных сложившихся в «новой локальной истории» подхода к изучению человеческих общностей. Первый из них подходит к решению проблемы со стороны индивидов, составляющих общность и имеет предметом исследования жизненный путь человека, от рождения до смерти, описываемый через смену социальных ролей и стереотипов поведения и рассматриваемый в контексте занимаемого им на том или ином этапе социального жизненного пространства. Второй подход отталкивается от раскрытия внутренней организации и функционирования социальной среды в самом широком смысле этого слова: включая исторический ландшафт, отражающий физическую реальность локального мира, социальную экологию человека, микрокосм общины, многообразие человеческих общностей, формальных и неформальных групп, различных ассоциаций и корпораций, и выявляет их соотношение между собой, а также с социальными стратами, сословными группами, классами. При этом используется вся совокупность местных источников, фиксирующих различные аспекты деятельности индивидов. Как правило, исследования «новой локальной истории» изначально ориентированы не на выведение среднего или типичного пути развития, а максимальный учет всех региональных вариаций в их специфической связи с национальным целым. Наиболее успешными признается практика использования микроисторических подходов в исследовании территориальных общностей в современной английской историографии.

Заключение

Региональная история является важной и неотъемлемой частью исторических исследований как за рубежом, так и в нашей стране. Она прошла длительный период своего становления и развития, постоянно соотносясь с общим историографическим процессом. Поэтому вопросы методологического обеспечения имели не такое же значение, что и для исследований более широких по своим масштабам. Методология определяет характер постановки научных проблем, выбор адекватных путей и принципов их решения, разработку и критическую оценку методов исследования.

Совершенно очевидно, чтобы в нынешних условиях действительно поднять изучение местной истории до уровня первостепенного, равноправного жанра требуется не только работы, выполненные в традиционной манере изложения материала, необходимо существенное обновление инструментария исследования, овладение современными научными методиками, использование междисциплинарных подходов. Прекрасная возможность открывается в данном случае в связи с изучением истории повседневности, культурно-антропологических аспектов функционирования городского и сельского социума. Все это поможет избежать периферийности в научной деятельности и позволит историкам, занимающихся местной историей, опираясь на опыт прошлого, используя местный материал, внести свой вклад в становление новых направлений, развивающихся в исторической дисциплине в целом. Вместе с тем эти подходы нельзя противопоставлять традиционным методам. Историческая наука не может отказаться от выявления тенденций, характеризующих общую направленность исторического процесса в данную эпоху.

Список использованных источников и литературы

Анцифиров Н. П . Пути изучения города как социального организма. Опыт комплексного подхода. Л., 1825.

Как изучать свой город. М.-Л., 1929.

Локальный метод в исторической науке // Краеведение. 1927. Т. 4. № 2.

, Новейшая историография уральской истории: опыт статистического изучения тематики диссертационных исследований // Историк в меняющемся пространстве российской культуры: сборник статей. Челябинск, 2006.

Барзилов С., Чернышов А. Регион как политическое пространство // Свободная мысль. 1997. № 2.

Задачи исторического изучения края // Краеведение. 1928. Т. 5. № 3

Областная история России, ее научные основания и современные задачи // Вопросы краеведения. Сб. докладов, сделанных на [I] Всерос. Конференции научн. обществ по изучению местного края в Москве в дек. 1921 г., созванной Академ. Центром. Н.-Новгород, 1923.

Бурдье П. Идентичность и репрезентация: элементы критической рефлекс идеи «региона» // Ab Imperio. Казань, 2002. № 3.

Власть и тенденции формирования новых социальных общностей в регионе. Саратов, 2004.

, Регионоведение. М., 2000.

Изучение социальной истории России второй половины XIX – начала ХХ в.: «микроисторический» подход // Образы историографии. М., 2001.

История в краеведении // Краеведение. 1926. Т. 3. № 4.

Гревс И. М . Памятники культуры и современность //Краеведение. 1929. Т. 6. № 6.

Гуревич А. Я . К пониманию истории как науке о человеке // Историческая наука на рубеже веков. М., 2001.

Сочинения: в 9-ти т. М., 1987. Т. I.

Краеведение. Л., 1925.

Историческая антропология как феномен гуманитарного знания: перспективы развития // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. М., 1998.

Музеи города к Октябрю 1927-го. Очерк истории музея и путеводитель. Л., 1928.

Основы регионоведения. Опыт разработки лекционного курса. /Под ред. . Саратов, 2003.

Областные культурные гнезда. Историко-краеведческий семинар. М.-Л., 1928.

Разгон А. М . Пути советского краеведения // История СССР. 1967. № 4.

Рейли Дональд Дж.

Региональные параметры имперской «географии власти» (Сибирь и Дальний Восток) // Ab Imperio. Казань, 2000. № 3-4.

, История как учебная дисциплина // Преподавание гуманитарных дисциплин в ВУЗах России: состояние, проблемы, перспективы. М., 2001.

, История исторического знания. М., 2004.

Повседневность как методологическая проблема микро и макро-исторических исследований (на материалах российской истории ХХ века) // История в XXI веке: историко-антропологический подход в преподавании и изучении истории человечества. М., 2001.

Сергунин А . Проблемы и возможности регионалистики //Полис. 1994.

Регион как субъект политики. Саратов, 1999.

Сочинения: в 3-х т. СПб, 1906. Т. 1.

Парамонова исторического знания. М., 2004.

Рейли Дональд Дж. Некоторые мысли о кризисе в исторической науке и об изучении локальной истории // История России: диалог российских и американских историков. Материалы российско-американской научной конференции (г. Саратов, 18-20 мая 1992 года). Саратов, 1994.

См.: Сергунин А. Проблемы и возможности регионалистики // Полис. 1994. С. 5-6; Основы регионоведения. Опыт разработки лекционного курса. / Под ред. . Саратов, 2003. С. 7-9; Власть и тенденции формирования новых социальных общностей в регионе. Саратов, 2004. С. 15-19.

Бурдье П. Идентичность и репрезентация: элементы критической рефлекс идеи «региона» // Ab Imperio. Казань, 2002. № 3. С. 46.

Там же. С. 47.

Определенным свидетельством этого является открытие учебной специальности «регионоведение» в Саратовском университете именно социологами.

См.: Власть и тенденции формирования новых социальных общностей в регионе. С. 18.

Барзилов С., Чернышов А. Регион как политическое пространство // Свободная мысль. 1997. № 2. С. 6; Чернышов как субъект политики. Саратов, 1999. С. 58.

Чистобаев. М., 2000. С. 113.

Ремнев параметры имперской «географии власти» (Сибирь и Дальний Восток) // Ab Imperio. Казань, 2000. № 3-4. С. 347.

Ключевский: в 9-ти т. М., 1987. Т. I. С.50.

Щапов: в 3-х т. Спб, 1906. Т. 1. С. 754.

Богословский история России, ее научные основания и современные задачи // Вопросы краеведения. Сб. докладов, сделанных на [I] Всерос. Конференции научн. обществ по изучению местного края в Москве в дек. 1921 г., созванной Академ. Центром. Н.-Новгород, 1923. С. 118-119.

Марр. Л., 1925. С. 8.

Архангельский метод в исторической науке // Краеведение. 1927. Т. 4. № 2. С. 181-194; Бахрушин исторического изучения края // Краеведение. 1928. Т. 5. № 3. С. 129-140.

Гревс в краеведении // Краеведение. 1926. Т. 3. № 4. С. 487-508.

Краеведение. 1926. Т. 3. № 4. С. 489.

Там же. С. 490.

См.: Пиксанов культурные гнезда. Историко-краеведческий семинар. М.-Л., 1928. С. 3-5, 7.

Гревс экскурсивности и главные типы экскурсий в культуру // Экскурсии в культуру. М., 1925. С. 24.

Анцифиров путь в исторической науке // Краеведение. 1928. № 6. С. 321-338.

Экскурсионное дело. 1921. № 1. С. 21; Экскурсии в культуру. М., 1925. С. 25; Краеведение. . Т. 1. № 3. С. 247, 255 и др.

Гревс культуры и современность // Краеведение. 1929. Т. 6. № 6. С. 311-312.

Краеведение. 1926. Т. 3. № 4. С. 498; Анцифиров изучения города как социального организма. Опыт комплексного подхода. Л., 1825; Музеи города к Октябрю 1927-го. Очерк истории музея и путеводитель. Л., 1928. С. 12-25; Экскурсионное дело. 1921. № 1. С. 28 и др.

Анцифиров изучать свой город. М.-Л., 1929. С. 27-28.

Государственный архив новейшей истории Саратовской области , ф. 30, оп. 22, д. 112, л. 102.

Разгон советского краеведения // История СССР. 1967. №

См.: , Фокин историография уральской истории: опыт статистического изучения тематики диссертационных исследований // Историк в меняющемся пространстве российской культуры: сборник статей. Челябинск, 2006. С. 463.

Зверева как учебная дисциплина // Преподавание гуманитарных дисциплин в ВУЗах России: состояние, проблемы, перспективы. М., 2001. С. 193.

См.: К пониманию истории как науке о человеке // Историческая наука на рубеже веков. М., 2001. С. 173.

Там же. С. 174.

См.: Медушевская антропология как феномен гуманитарного знания: перспективы развития // Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. М., 1998. С. 34.

Сенявский как методологическая проблема микро и макро-исторических исследований (на материалах российской истории ХХ века) // История в XXI веке: историко-антропологический подход в преподавании и изучении истории человечества. М., 2001. С. 27.

См.: Гордеева социальной истории России второй половины XIX – начала ХХ в.: «микроисторический» подход // Образы историографии. М., 2001. С. 122.

История исторического знания. М., 2004. С. 239.

Парамонова исторического знания. С. 239-240.

Выходные данные сборника:

МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПОДХОДЫ ИЗУЧЕНИЯ РЕГИОНАЛЬНОЙ ИСТОРИИ НАУКИ

Калинченко Светлана Борисовна

д-р ист. наук, доцент кафедры философии и истории

Ставропольского государственного

аграрного университета, г. Ставрополь

METHODOLOGICAL APPROACHES OF THE REGIONAL STUDY OF THE HISTORY OF SCIENCE

Svetlana Kalinchenko

Doctor of historical sciences

Associate Professor of philosophy and history

of the Stavropol State Agrarian University, Stavropol

АННОТАЦИЯ

В статье анализируются некоторые методологические подходы изучения истории науки. Особое внимание уделяется рассмотрению науки как социального института. Дана характеристика экстернализму и интернализму, макроаналитической и микроаналитической стратегии науки. С помощью методологии новой локальной истории рассмотрены региональные составляющие развития науки.

ABSTRACT

The article analyses some of the methodological approaches for the study of the history of science. Special attention is paid to the review of science as a social institution. The characteristic of èksternalizm and externalism, makroanalitichesky and mikroanalitichesky strategy of science. Using the methodology of the new local history reviewed the regional components of the development of science.

Ключевые слова: методология; история науки; социальный подход; экстернализм; интернализм; региональные факторы; локальная история.

Keywords: methodology; history of science; social approach; èksternalizm; and externalism. regional factors; the local history.

Одним из наиболее позитивных явлений организации интеллектуальной деятельности за последний период времени является регионализация научной сферы. Фактически осуществляется процесс реальной модернизации научной системы на региональном уровне. Поэтому изучение регионального аспекта становления и функционирования научного пространства является перспективным направлением науковедческого анализа.

С точки зрения науки как всеобщего духовного феномена, наука в социальном плане не может быть ни региональной, ни национальной, поскольку познавательные законы носят всеохватывающий характер. Но при рассмотрении науки как социального образования и института культуры необходим анализ тех ее формообразований, которые связаны с национально-государственными и этнокультурными характеристиками общества, в том числе регионального.

Возрастание роли науки в обществе обусловило устойчивый интерес к науковедческой тематике. Основной проблемой исследования стал процесс взаимодействия науки и социума в ходе их исторического развития. Она была поставлена еще во второй половине ХIХ начале ХХ вв. в трудах К. Маркса, А. Декандоля, М. Вебера и др., когда стала заметнее общественная роль науки. В 20-30-е годы ХХ века эта проблема охватила достаточно широкие круги историков науки, как в СССР, так и за рубежом. Среди приверженцев исследования таких аспектов выступала Д. Бернал, В.И. Вернадский, Б.М. Гессен, Т.И. Райнов и др. Но если для первого из указанных периодов свойственен постановочный характер вопросов, то во второй – началось активное осмысление роли социальных факторов развития науки. С этого времени в мировой историко-научной мысли отчетливо обозначились два подхода к вопросу о движущих силах научного прогресса, а значит и к проблеме взаимоотношения науки и общества. Это так называемый экстернализм (признание определяющих для науки внешних, социальных воздействий) и интернализм (позиция, согласно которой развитие науки обусловлено действием внутренних когнитивных закономерностей, а социальное является лишь фоном) .

Каждый из двух подходов имеет свои сильные и слабые стороны. Положительной стороной интернализма является попытка выявить и проанализировать внутренние механизмы науки и элементы ее самоорганизации, но явно несостоятельно стремление вывести науку за пределы общества как системы. Напротив, экстерналисты рассматривают науку как одну из общественных структур, но при этом лишают науку права на относительную самостоятельность, фактически не уделяют должного внимания особенностям научной деятельности.

Марксистская методология, став господствующей в СССР к 30-м годам XXвека, предопределила значительное влияние экстерналистского подхода, который временами выступал в виде вульгарного социологизирования. Вместе с тем было бы ошибкой видеть в этом процессе отрицательные моменты. Экстернализм явился закономерным этапом в становлении социальной истории науки. Не случайно с середины 60-х годов ХХ века появился «бум» экстерналистских публикаций на Западе . Нельзя не согласится, что марксизм выработал четкие методологические принципы анализа науки как социального феномена. Однако в период 30-х гг. ХХ века сложность системы «наука-общество», с неизбежностью определила метафизическое понимание механизма их взаимодействия и, по сути, не могла не свестись либо к декларациям, либо к упрощенчеству. Но и такое положение в значительной степени стимулировало поиск в этом направлении. О возможности продуктивного использования разных подходов при анализе исторических фактов убедительно высказался В.П. Булдаков. Сославшись на всемирно известного историка Ф. Броделя, призвавшего историков не фокусироваться на единственной концепции, а «суммировать» их, Булдаков предлагает «проблему методологии свести к вопросу сбалансированного взаимодействия исследовательских методик» . Он предлагает использовать не только опыт «макроисториографии», который основывается на выявлении объективных закономерностей развития человечества и тесно связан с экономической историей, но и пропагандирует новые для историографии советского общества подходы и методы. В их числе антропологический подход, связанный с переносом центра тяжести на изучение «истории повседневности», «микроистории», т. е. на более углубленное постижение личности.

Предметом социальной истории науки является закономерности развития науки в связи с развитием общества, взаимодействие науки на разных этапах ее истории с экономикой, идеологией, политикой, культурой и т. п. Как справедливо отмечал английский историк естествознания Д. Найт, «прошли те времена, когда в истории науки господствовали ученые, которые следили за прогрессом теории или экспериментов, важных только для них, или философы, которые исследовали структуру аргументации, но мало интересовались историческими ситуациями» . В современных условиях только специалист-историк может восстановить «историческую ситуацию», являющуюся переплетением внутринаучных и социально обусловленных моментов.

Основная задача социальной истории науки – не только понять «изобретение знания, детерминируемого обществом в данный исторический период», но и связать саму возможность получения нового знания с конкретным историческим моментом и с ценностными ориентирами государственных институтов, неизбежно подстраивающихся под исторические реалии.

Возникновение и утверждение социальной истории науки определило два подхода в ее изучении. Макроаналитическая стратегия делает своим объектом взаимоотношение социальных структур и научного знания, влияния социальных изменений на сдвиги в научном знании, на взаимоотношение науки как социального института с другими социальными институтами, дисциплинарное научное знание и научное сообщество, научные дисциплины и их роль в трансляции знания в институциях образования и т. д. Социальная система, взятая в целом, рассматривается как матрица, в которой формируется, функционирует и развивается научное знание.

Сторонники микроаналитического подхода стремятся уйти от глобальных социологических схем и ограничиться осмыслением конкретно-исторических ситуаций роста научного знания в определенной культуре. Предметом их исследований являются отдельные научные открытия, полемика между учеными, выдвижение гипотез, построение теорий в определенном социокультурном контексте. В поле зрения анализа включается аспекты повседневной жизни ученого, его мировоззрение, поведение в научном сообществе и другие проблемы .

В основе сущности социального подхода лежит отношение к науке как особой форме деятельности, виду духовного производства. Этим социальный подход отличается от традиционного представления о науке как системе знаний. «Недостаток» последнего состоит в том, что при таком подходе упускается социальная сторона явления. Сейчас преодолено размежевание двух подходов, хотя специалисты, принадлежащие к разным дисциплинарным областям, сохраняют свои приоритеты.

В настоящее время значительное внимание в проблематике истории науки уделяется региональным факторам, поэтому необходимо определить основные элементы региональной науки.

Рассматривая региональную составляющую развития науки, следует учитывать ряд факторов, определяющих структуру, функции, пространственное размещение научной системы общества. Так, М.Д. Розин выделяет следующие черты становления и развития региональной науки. К ним относится: политико-административная составляющая, т.е. особенности политического устройства данного государства, его административное деление, специфика управления государством его отдельных территорий. Демо-экономическая – указывает на особенности системы расселения, уровень развития городской системы и размещения производительных сил, количество крупных социокультурных и экономических центров. Природно-интегральная - определяет агроклиматические условия, природные ресурсы, ландшафтные характеристики. Этнокультурно-социопсихологическиая - ориентирует на особенности психологии народа, систему его мировоззренческих установок, конфессиональную специфику, культурные традиции и т. д. Различаясь по своему значению данные черты, тесно связаны между собой, взаимообусловлены и в своей совокупности определяют не только основные параметры научного пространства, но и все другие черты социальной жизни. В своем развитии указанные факторы сохраняют влияние на формировании и функционировании научного процесса в регионах, определяют его социокультурную и национальную специфику .

В функционировании государственного научного пространства существенную роль играет центро-периферийное структурирование. В соответствии с ним выделяется столичная (центральная) и провинциальная (периферийная) наука. Соотношение названных составляющих оказывает влияние на формирование и развитие регионального научного пространства. Такие параметры научного процесса, как уровень концентрации научного потенциала, общей научной инфраструктуры и элитных учреждений в столице, воздействуют на научное развитие всех регионов страны. Многонациональный характер России, наличие в ее составе районов, обладающих этнокультурной спецификой, стали причиной того, что региональная наука существенно различалась между собой.

На пространственное развитие науки, функциональное размещение научных учреждений, их отраслевую структуру существенное воздействие оказывают перечисленные выше факторы. Политико-административный – определяет уровень самостоятельности региональных научных учреждений в своих исследованиях, их комплексный характер; демо-экономический – саму пространственную структур размещения учреждений науки; природно-интегральный – влияет на отраслевую структуру науки; этнокультурный - характеризует специфику научных направлений, межличностную коммуникацию в пределах регионального научного сообщества .

Однако региональное развитие науки в пределах одной государственной научной системы имеют общие черты в рамках общего научного пространства. Поэтому указанные процессы следует рассматривать как соотношение общегосударственного и регионального формирования и развития науки, как социального института в ее российском варианте.

Различаясь по своему характеру, данные особенности только в совокупности и взаимообусловленности определяют основные параметры научного пространства. Одновременно сама наука оказывает активное воздействие на социальную жизнь локального сообщества региона.

Одним из ведущих методологических подходов исследования региональной науки является новая локальная история.

Под «новой локальной историей» мы подразумеваем изучение истории региона в исследовательском поле общероссийской истории, с позиций междисциплинарного подхода, т. е. посредством применения к историческому объекту методов, выработанных гуманитарными науками в конце XX - начале XXI вв. При этом история региона рассматривается, прежде всего, как диалог с российской и мировой исторической наукой. Таким образом, «новая локальная история» выступает открытой моделью исторического познания.

Прежде всего, социокультурные процессы являются контекстом нашей исследовательской и образовательной деятельности. В этом случае «Регион» выступает не столько как территориально-географическое понятие, сколько как «микросообщество» в социокультурном пространстве, выступающее как единая система, обусловленная жизнедеятельностью человека в предложенных условиях историко-природного ландшафта и усилиями человека по изменению этого ландшафта. «Новая локальная история» изучает деятельность и отношения людей в их социальном и личностном взаимовлиянии в локальном и общероссийском пространстве. Это сообщество, в том числе и северокавказское, отличается относительной автономностью, что позволяет при изучении локальной истории увидеть ее особенности, уникальные проявления, свойственные именно местной социокультурной истории

Повышенный интерес к локальной истории в современной России, несомненно, обусловлен теми процессами регионализации, которые развернулись на постсоветском пространстве. Задача общественных и гуманитарных наук - способствовать развитию и решать современные проблемы общества.

Список литературы:

Булдаков В.П. Октябрь и ХХ век: теории и источники // 1917год в судьбах России и мира. Октябрьская революция: от новых источников к новому осмыслению. М., Наука,1999. 123 с.
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историографической культуры // Новая локальная история. Вып. 2. Новая локальная история: пограничные реки и культура берегов. Материалы второй Международной научной Интернет-конференции. Ставрополь, 2004. 218 с.
Келле В.Ж. Наука как компонент системы. М., Наука, 1998. 112 с.
Косарева Л.М. Внутренние и внешние факторы развития науки. - М., Наука, 1983. 96 с.
Огурцов А.П. Социальная история науки: стратегия, направления, проблемы // Принципы историографии естествознания: ХХ в../ Отв. Ред. С. Тимофеев. Спб., 2001. С. 34-67.
Розин М.Д. Научный Комплекс Северного Кавказа. Ростов - на- Дону, Издательство СКНЦ ВШ, 2000. 228 с.
Тимофеев И.С. Гуманизация истории естествознания: аксиологический подход // Ценностные аспекты развития науки. М. Наука,1990. 154 с.

Теория и практика региональной истории. Региональная история в современной исторической науке. Список использованных источников и литературы

Скачать:

Предварительный просмотр:

Интересные статьи

Интересные статьи